yes, we can
Название: Простые сложные вещи
Автор: Morogennoe_iz_sereni
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: Гай Гизборн/Мег
Жанр: Всего понемножку, я бы сказала. Но если не юлить, скорее всего ангсто-романс.
Размер: надеюсь, что не больше миди
Предупреждение: беспардонное АУ, возможен ООС.
Аннотация: Да, это очередной фик, где события происходят после третьего сезона, но все, кто надо, живы, и да, автор хочет показать, как именно эти двое могли прийти друг к другу. Автор может сказать в свое оправдание только то, что старался быть убедительным.
От автора: Я из тех людей, которые больше верит в такие простые сложные вещи, как доверие, взаимодополняемость, любовь, вытекающая из понимания и принятия друг друга, чем в иллюзорно-гормональные всплески страсти. Я верю, что Мег могла бы помочь Гаю стать счастливым и сама быть с ним счастлива, но думаю, что им пришлось бы для этого для начала не сдохнуть пройти довольно трудный путь - вместе, а как же ещё. Это, конечно, первый фик по РГ, но прошу вас не воспринимать это как повод для отсутствия критики: я к ней вполне адекватно отношусь)
Статус: не закончен
читать дальше
Мег похожа на пшеничный колосок - такая же простая и нетребовательная красота, такая же естественная и понятная прелесть. Кажется, что её лицо - округлое, румяное, открытое - просто не может что-то скрывать, в ней совершенно нет какой-либо тайны или недосказанности. И это имя "Мег", загадочное, с легким налетом рокового обаяния ей не идет совсем. Ей подошла бы, скажем, Бранвен - милосердное, мягкобедрое и улыбчивое имя, похожее на зеленеющие холмы Шервуда, на косые дожди и редкие, но такие очаровательные улыбки ноттингемского солнца.
Она ещё маленькая совсем; говорит, не думая, не взвешивая слова, первое, что придет на ум, и губы надувает от обиды совсем по-детски, но зато и глаза её, когда она плачет, чистые, прозрачные и искренние, как у ребенка. Много ли стоят слезы ребенка, пролитые по проклятой душе?.. Гаю кажется, что много, слишком много, и не достоин он того, чтобы глядеть на него такими глазами. А уж тем более закрывать собой от удара.
Дурочка. Ну дурочка же - бросилась, не подумав, не взвесив, так же безрассудно и доверчиво, как бросалась словами, как проливала те слезы. Ей повезло, меч только скользнул по ребрам, пропоров нежную кожу. Рану бинтовал Гизборн, безжалостно оторвав кусок ткани от её платья и промыв его в ручье (а она ведь ещё и возмущалась через боль, что нельзя рвать это платье, оно красивое. Кра-а-с-и-ивое. Лежит, шмыгает носом, воображает, что умирает - это от такой-то царапины! - и при этом переживает за красивое платье), а Мег при этом только ойкала, глядя на Гизборна беспомощно, отчаянно и с какой-то странной верой.
Мег казалось, что она умирает. Ей, семнадцатилетней, никогда не державшей в руках меч и не знавшей боли сильнее уколотого пальца, эта небольшая и неглубокая рана на боку представлялась вершиной кошмара, самым ужасным, что только может случиться с человеком. Ей было страшно - умирать всегда страшно - и хотелось вцепиться в Гизборна как можно сильнее. Хотелось заплакать от страха, несмотря на то, что поступила правильно - ведь она же такая молодая ещё, она хочет жить, очень хочет жить. Но у Гая был такой странный взгляд, холодно-мертвый и в то же время очень напряженный, и за этот его взгляд она цеплялась, как тонущий за деревянную дощечку, тяжело сглатывая и не чувствуя уже ничего, кроме боли.
"Поцелуй меня", - попросила тогда она. Не из любви - какая там любовь, она ведь и не знала даже Гая толком - из отчаянья скорее: умирать нецелованной не хотелось. И ещё хотелось почувствовать хоть что-нибудь, что угодно, кроме боли в боку. И Гизборн поцеловал; в этом поцелуе тоже не было любви - он поцеловал Мег легко и как-то очень целомудренно. Ни страсти, ни пыла, только какая-то чуть отстраненная нежность. И тогда Мег пришла в голову мысль, что наверное крылось что-то очень значительное за словами Гая о той другой, которую ему напоминает Мег. Но думать было больно, и она только прижималась крепче, прятала ледяной нос в ямке над его ключицами, тихонько всхлипывала. А Гизборн обнимал её, так же нежно, но будто бы отчужденно, и говорил, - голос у него был при этом странный, чуть надломанный - что они доберутся до монастыря утром, что она уж точно не умрет, и что ей надо попытаться поспать.
Они действительно добрались до монастыря утром, и Гизборн, которого буквально шатало от усталости, о чем-то долго говорил с настоятельницей, но Мег не слышала, о чем именно.
Когда девушку разметили в одной из келий, и охающие монахини жалостливо вглядывались в её доверчивое полудетское лицо, Мег спросила у Гая, вернется ли он. Как и обычно - прямо и без уверток выдала то, что думала, глядя ему в глаза и не пытаясь скрыться за какими-либо недомолвками или замолчать то, что вертится на языке.
Гизборн не ответил, отводя тяжелый, мертвый взгляд и странно, горько улыбаясь одним уголком рта. Грязный, мрачный, весь в черном, с мешками под глазами, он больше походил на умирающего, чем сама Мег.
Он собирался уже уходить, но: "Спасибо", - прошептала-прошелестела она, улыбаясь так нежно и искренне, что от этого стало почему-то больно. И ещё: "Возвращайся. Пожалуйста".
И потом, когда он шел по свежему, пахнущему прохладцей и землей лесу, у Гая было такое странное чувство, будто сам факт, что кто-то ждет его, пусть это даже и незнакомая девчонка, о которой кроме сияющих глаз и не знаешь-то ничего; пусть даже для неё ты не более чем фигура, которую она одновременно жалеет и за которую хватается из беспомощности, очень важен. Как тоненькая ниточка в пустоте. Как светящиеся в проглядывающих иногда сквозь облака лучах солнца капельки росы на нежно-зеленых листьях.
***
Сначала зашитая рана просто болела, потом начала ужасно чесаться, потихоньку сводя с ума, потому чесать её запрещали, а занять себя было особо нечем. Она хотела помогать сестрам в огороде или на кухне, но полоть грядки её не пускали из-за заживающей раны, а на кухне она опрокинула - к счастью не на себя или кого-то из монахинь - котел с кипящим супом, и после этого её оттуда вежливо, но твердо выставляли. Были только молитвы, спицы, клубки некрашенной шерсти, "нельзя-чесать-повязку" и бесконечные мысли.
До монастыря доходили слухи о Ноттингеме - страшные, до нелепости страшные слухи. Если точнее, настоятельница и приближенные к ней сестры знали, что на самом деле происходит, и обсуждали какие-то странные разногласия, связанные с архиепископами и королями, а Мег приходилось довольствоваться слухами слухов о слухах. И разобраться, что правда, а что нет, в этой путанице фактов, имен и событий было невозможно, при том что с каждой рассказчицей почти полностью менялась сама история.
Но Мег ухватила основное - что-то происходит в Ноттингеме, что-то страшное. Или вернее, только начинает происходить. И дальше будет только хуже.
Как странно: легко ругать отца и считать, что ненавидишь его, когда знаешь, что отец в безопасности и сидит, выискивает очередных кошмарных женихов. Как легко считать, что все мужчины идиоты, когда не думаешь о том, что совсем недалеко сейчас погибают эти самые мужчины, размахивая полосками отточенной стали по разные стороны одинаково правого дела, проливая кровь, убивая и умирая. Среди этих мужчин может быть и отец, и Гизборн, и каждый из "кошмарных женихов" - и внезапно никто из них не кажется отвратительным и ненавистным. Внезапно просто хочется, чтобы они перестали, наконец, убивать друг друга. И чтобы отец был жив. Господи, только бы он был жив - обстановка располагала к молитвам, и Мег молилась; за отца, за Гизборна и за всех остальных, тех, кого она даже не знала: пусть как-нибудь окажется, что все они живы. Пусть эти странные мужские войны окажутся чем-нибудь вроде детской игры, где "убитые" валяются на земле, хохоча или злясь из-за проигрыша.
Но время шло, и вести из Ноттингема становились все страшнее и неопределеннее, и к молитвам Мег добавились маленькие зароки на каждую петельку, на каждый узелок - только бы они все были живы. Только бы...
Она с ужасом вспоминала, как говорила, высокомерно вздергивая нос (дальше которого не способна была видеть), что лучше бы все мужчины исчезли. Что ж, вот они и исчезают, истребляют друг друга, и теперь остается только молиться и сожалеть об этих глупых и необдуманных словах: а вдруг Бог ей в наказание за эти слова убьет отца? Или, например, Гая?
Мег хотела уйти из монастыря, попытаться пробраться домой, но настоятельница строго-настрого запретила уходить, и через пару месяцев томительного, высасывающего все силы ожидания хоть чего-то, какой-то определенности, Мег - к тому времени уже и одетой как послушница - стало казаться, что уже ничто не изменится и что она всю оставшуюся жизнь так и проведет за стенами монастыря. Пока не умрет, наконец - и скажут, что она умерла от ожидания и неизвестности.
...Гизборн приехал спустя почти четыре месяца - несколько тяжелых, мучительных вечностей, заполненных зароками и молитвами - по-прежнему в черном, снова измотанный и уставший, похожий на страшные рассказы мамы о живых мертвецах. Но - живой, Господи, живой. Она увидела его в окно кельи, что-то будто подтолкнуло её изнутри: посмотри. И кинулась, роняя с гулким стуком спицы, бросив недовязанный носок, забыв на мгновение про все, побежала встретить.
И это тоже странно было, если вдуматься: на эти мгновения какой-то почти чужой человек, о судьбе которого она и не знала ничего, стал для неё ближе всех на свете, и кипучая, пенная радость переполняла тело, выжимала затасканные менестрелями "слезы счастья" из глаз, банальные и глупые, но от того не менее искренние.
И вернулся он точно не к ней и не ради неё: может быть, просто не знал, куда же ему идти, и выбрал хоть сколько-нибудь понятную дорогу, а может быть, просто хотел сбежать отчего-то, хотя бы на время. Что-то в нем изменилось, неуловимо, на уровне ощущений, только та же странная надломленность осталась.
Но и та сменилась на какую-то краткую долю мгновения улыбкой: удивленной, счастливой и горькой одновременно - у него в руках была трепещущая серая птичка, растрепанный пшеничный колосок, почти незнакомая девушка, к которой он и не чувствовал-то ничего особого, но которая кинулась его обнимать, едва увидев. Эта девушка, с которой их случайно столкнуло на изломе войны, спаяло какой-то алогичной связью, плакала от счастья, нашептывая какую-то счастливую чепуху. Она вглядывалась жадностью - изголодалась по новостям, истомилась ожиданием - в его лицо, и все не переставала плакать, и задавала - слишком быстро и неразборчиво - вопросы о том, что же происходит и как там в Ноттингеме, и при этом ещё и ухитрялась улыбаться.
Много ли значит счастливая улыбка ребенка? Вспомнишь про Мэриан и покажется: ничего по сравнению с тем, что было, что он натворил, но глянешь на улыбку Мег, от которой, кажется, разлетаются вокруг слепящие брызги солнца - и только сглатываешь тугой болезненный комок, застрявший посреди горла.
Как вы считаете, продолжать?
.
Автор: Morogennoe_iz_sereni
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: Гай Гизборн/Мег
Жанр: Всего понемножку, я бы сказала. Но если не юлить, скорее всего ангсто-романс.
Размер: надеюсь, что не больше миди
Предупреждение: беспардонное АУ, возможен ООС.
Аннотация: Да, это очередной фик, где события происходят после третьего сезона, но все, кто надо, живы, и да, автор хочет показать, как именно эти двое могли прийти друг к другу. Автор может сказать в свое оправдание только то, что старался быть убедительным.
От автора: Я из тех людей, которые больше верит в такие простые сложные вещи, как доверие, взаимодополняемость, любовь, вытекающая из понимания и принятия друг друга, чем в иллюзорно-гормональные всплески страсти. Я верю, что Мег могла бы помочь Гаю стать счастливым и сама быть с ним счастлива, но думаю, что им пришлось бы для этого
Статус: не закончен
читать дальше
Мег похожа на пшеничный колосок - такая же простая и нетребовательная красота, такая же естественная и понятная прелесть. Кажется, что её лицо - округлое, румяное, открытое - просто не может что-то скрывать, в ней совершенно нет какой-либо тайны или недосказанности. И это имя "Мег", загадочное, с легким налетом рокового обаяния ей не идет совсем. Ей подошла бы, скажем, Бранвен - милосердное, мягкобедрое и улыбчивое имя, похожее на зеленеющие холмы Шервуда, на косые дожди и редкие, но такие очаровательные улыбки ноттингемского солнца.
Она ещё маленькая совсем; говорит, не думая, не взвешивая слова, первое, что придет на ум, и губы надувает от обиды совсем по-детски, но зато и глаза её, когда она плачет, чистые, прозрачные и искренние, как у ребенка. Много ли стоят слезы ребенка, пролитые по проклятой душе?.. Гаю кажется, что много, слишком много, и не достоин он того, чтобы глядеть на него такими глазами. А уж тем более закрывать собой от удара.
Дурочка. Ну дурочка же - бросилась, не подумав, не взвесив, так же безрассудно и доверчиво, как бросалась словами, как проливала те слезы. Ей повезло, меч только скользнул по ребрам, пропоров нежную кожу. Рану бинтовал Гизборн, безжалостно оторвав кусок ткани от её платья и промыв его в ручье (а она ведь ещё и возмущалась через боль, что нельзя рвать это платье, оно красивое. Кра-а-с-и-ивое. Лежит, шмыгает носом, воображает, что умирает - это от такой-то царапины! - и при этом переживает за красивое платье), а Мег при этом только ойкала, глядя на Гизборна беспомощно, отчаянно и с какой-то странной верой.
Мег казалось, что она умирает. Ей, семнадцатилетней, никогда не державшей в руках меч и не знавшей боли сильнее уколотого пальца, эта небольшая и неглубокая рана на боку представлялась вершиной кошмара, самым ужасным, что только может случиться с человеком. Ей было страшно - умирать всегда страшно - и хотелось вцепиться в Гизборна как можно сильнее. Хотелось заплакать от страха, несмотря на то, что поступила правильно - ведь она же такая молодая ещё, она хочет жить, очень хочет жить. Но у Гая был такой странный взгляд, холодно-мертвый и в то же время очень напряженный, и за этот его взгляд она цеплялась, как тонущий за деревянную дощечку, тяжело сглатывая и не чувствуя уже ничего, кроме боли.
"Поцелуй меня", - попросила тогда она. Не из любви - какая там любовь, она ведь и не знала даже Гая толком - из отчаянья скорее: умирать нецелованной не хотелось. И ещё хотелось почувствовать хоть что-нибудь, что угодно, кроме боли в боку. И Гизборн поцеловал; в этом поцелуе тоже не было любви - он поцеловал Мег легко и как-то очень целомудренно. Ни страсти, ни пыла, только какая-то чуть отстраненная нежность. И тогда Мег пришла в голову мысль, что наверное крылось что-то очень значительное за словами Гая о той другой, которую ему напоминает Мег. Но думать было больно, и она только прижималась крепче, прятала ледяной нос в ямке над его ключицами, тихонько всхлипывала. А Гизборн обнимал её, так же нежно, но будто бы отчужденно, и говорил, - голос у него был при этом странный, чуть надломанный - что они доберутся до монастыря утром, что она уж точно не умрет, и что ей надо попытаться поспать.
Они действительно добрались до монастыря утром, и Гизборн, которого буквально шатало от усталости, о чем-то долго говорил с настоятельницей, но Мег не слышала, о чем именно.
Когда девушку разметили в одной из келий, и охающие монахини жалостливо вглядывались в её доверчивое полудетское лицо, Мег спросила у Гая, вернется ли он. Как и обычно - прямо и без уверток выдала то, что думала, глядя ему в глаза и не пытаясь скрыться за какими-либо недомолвками или замолчать то, что вертится на языке.
Гизборн не ответил, отводя тяжелый, мертвый взгляд и странно, горько улыбаясь одним уголком рта. Грязный, мрачный, весь в черном, с мешками под глазами, он больше походил на умирающего, чем сама Мег.
Он собирался уже уходить, но: "Спасибо", - прошептала-прошелестела она, улыбаясь так нежно и искренне, что от этого стало почему-то больно. И ещё: "Возвращайся. Пожалуйста".
И потом, когда он шел по свежему, пахнущему прохладцей и землей лесу, у Гая было такое странное чувство, будто сам факт, что кто-то ждет его, пусть это даже и незнакомая девчонка, о которой кроме сияющих глаз и не знаешь-то ничего; пусть даже для неё ты не более чем фигура, которую она одновременно жалеет и за которую хватается из беспомощности, очень важен. Как тоненькая ниточка в пустоте. Как светящиеся в проглядывающих иногда сквозь облака лучах солнца капельки росы на нежно-зеленых листьях.
***
Сначала зашитая рана просто болела, потом начала ужасно чесаться, потихоньку сводя с ума, потому чесать её запрещали, а занять себя было особо нечем. Она хотела помогать сестрам в огороде или на кухне, но полоть грядки её не пускали из-за заживающей раны, а на кухне она опрокинула - к счастью не на себя или кого-то из монахинь - котел с кипящим супом, и после этого её оттуда вежливо, но твердо выставляли. Были только молитвы, спицы, клубки некрашенной шерсти, "нельзя-чесать-повязку" и бесконечные мысли.
До монастыря доходили слухи о Ноттингеме - страшные, до нелепости страшные слухи. Если точнее, настоятельница и приближенные к ней сестры знали, что на самом деле происходит, и обсуждали какие-то странные разногласия, связанные с архиепископами и королями, а Мег приходилось довольствоваться слухами слухов о слухах. И разобраться, что правда, а что нет, в этой путанице фактов, имен и событий было невозможно, при том что с каждой рассказчицей почти полностью менялась сама история.
Но Мег ухватила основное - что-то происходит в Ноттингеме, что-то страшное. Или вернее, только начинает происходить. И дальше будет только хуже.
Как странно: легко ругать отца и считать, что ненавидишь его, когда знаешь, что отец в безопасности и сидит, выискивает очередных кошмарных женихов. Как легко считать, что все мужчины идиоты, когда не думаешь о том, что совсем недалеко сейчас погибают эти самые мужчины, размахивая полосками отточенной стали по разные стороны одинаково правого дела, проливая кровь, убивая и умирая. Среди этих мужчин может быть и отец, и Гизборн, и каждый из "кошмарных женихов" - и внезапно никто из них не кажется отвратительным и ненавистным. Внезапно просто хочется, чтобы они перестали, наконец, убивать друг друга. И чтобы отец был жив. Господи, только бы он был жив - обстановка располагала к молитвам, и Мег молилась; за отца, за Гизборна и за всех остальных, тех, кого она даже не знала: пусть как-нибудь окажется, что все они живы. Пусть эти странные мужские войны окажутся чем-нибудь вроде детской игры, где "убитые" валяются на земле, хохоча или злясь из-за проигрыша.
Но время шло, и вести из Ноттингема становились все страшнее и неопределеннее, и к молитвам Мег добавились маленькие зароки на каждую петельку, на каждый узелок - только бы они все были живы. Только бы...
Она с ужасом вспоминала, как говорила, высокомерно вздергивая нос (дальше которого не способна была видеть), что лучше бы все мужчины исчезли. Что ж, вот они и исчезают, истребляют друг друга, и теперь остается только молиться и сожалеть об этих глупых и необдуманных словах: а вдруг Бог ей в наказание за эти слова убьет отца? Или, например, Гая?
Мег хотела уйти из монастыря, попытаться пробраться домой, но настоятельница строго-настрого запретила уходить, и через пару месяцев томительного, высасывающего все силы ожидания хоть чего-то, какой-то определенности, Мег - к тому времени уже и одетой как послушница - стало казаться, что уже ничто не изменится и что она всю оставшуюся жизнь так и проведет за стенами монастыря. Пока не умрет, наконец - и скажут, что она умерла от ожидания и неизвестности.
...Гизборн приехал спустя почти четыре месяца - несколько тяжелых, мучительных вечностей, заполненных зароками и молитвами - по-прежнему в черном, снова измотанный и уставший, похожий на страшные рассказы мамы о живых мертвецах. Но - живой, Господи, живой. Она увидела его в окно кельи, что-то будто подтолкнуло её изнутри: посмотри. И кинулась, роняя с гулким стуком спицы, бросив недовязанный носок, забыв на мгновение про все, побежала встретить.
И это тоже странно было, если вдуматься: на эти мгновения какой-то почти чужой человек, о судьбе которого она и не знала ничего, стал для неё ближе всех на свете, и кипучая, пенная радость переполняла тело, выжимала затасканные менестрелями "слезы счастья" из глаз, банальные и глупые, но от того не менее искренние.
И вернулся он точно не к ней и не ради неё: может быть, просто не знал, куда же ему идти, и выбрал хоть сколько-нибудь понятную дорогу, а может быть, просто хотел сбежать отчего-то, хотя бы на время. Что-то в нем изменилось, неуловимо, на уровне ощущений, только та же странная надломленность осталась.
Но и та сменилась на какую-то краткую долю мгновения улыбкой: удивленной, счастливой и горькой одновременно - у него в руках была трепещущая серая птичка, растрепанный пшеничный колосок, почти незнакомая девушка, к которой он и не чувствовал-то ничего особого, но которая кинулась его обнимать, едва увидев. Эта девушка, с которой их случайно столкнуло на изломе войны, спаяло какой-то алогичной связью, плакала от счастья, нашептывая какую-то счастливую чепуху. Она вглядывалась жадностью - изголодалась по новостям, истомилась ожиданием - в его лицо, и все не переставала плакать, и задавала - слишком быстро и неразборчиво - вопросы о том, что же происходит и как там в Ноттингеме, и при этом ещё и ухитрялась улыбаться.
Много ли значит счастливая улыбка ребенка? Вспомнишь про Мэриан и покажется: ничего по сравнению с тем, что было, что он натворил, но глянешь на улыбку Мег, от которой, кажется, разлетаются вокруг слепящие брызги солнца - и только сглатываешь тугой болезненный комок, застрявший посреди горла.
Как вы считаете, продолжать?
.
@темы: Мег, Фанфики, Гай Гисборн
-
-
09.11.2011 в 15:09-
-
09.11.2011 в 15:37умирать нецелованной не хотелось.
Вот это очень понравилось
-
-
09.11.2011 в 15:42-
-
09.11.2011 в 15:56Мышь (серая нелетучая), Вот это очень понравилось
Gella_Vlad вам спасибо)
-
-
09.11.2011 в 16:05morogennoe_iz_sereni, у вас очень крутой фик. По-крайней мере, то что выложено - написано отлично. Читаешь текст - видишь картинку. И переживания Мэг в монастыре классные.
-
-
09.11.2011 в 16:09-
-
09.11.2011 в 16:12-
-
09.11.2011 в 16:25Nelvy, kate-kapella, для меня тут главное не перейти грань между "ну, в принципе я могу принять такую интерпретацию" и "блин, ну зачем автор назвал этих странных людей именами моих любимых героев?!". А поскольку канон я знаю, скажем так, вполуха
и вполглаза, смотрящих на роскошный нос Гизборна...-
-
09.11.2011 в 16:30-
-
09.11.2011 в 16:37вопрос
-
-
09.11.2011 в 16:44-
-
09.11.2011 в 16:45О-ля-ля спасибо) да, так наверное должно быть - у меня замыленный донельзя глаз, но полагаю, что это была типа красивая инверсия, которую я безнадежно запорола
-
-
09.11.2011 в 16:49читать дальше
-
-
09.11.2011 в 16:50Давно хотелось почитать что-нибудь такое грустное и лирическое одновременно.
-
-
09.11.2011 в 16:50но только это... в продолжении до-олго ещё до романса, если что)
-
-
09.11.2011 в 16:53Долго не страшно, люблю длинные рассказы, только бы автор не бросил писать на середине.
-
-
09.11.2011 в 16:54-
-
09.11.2011 в 16:54вот +100!
-
-
09.11.2011 в 16:58-
-
09.11.2011 в 17:16-
-
09.11.2011 в 17:20-
-
09.11.2011 в 17:20Nelvy фик он ведь как человек, и в нем все должно быть прекрасно
-
-
09.11.2011 в 17:22-
-
09.11.2011 в 17:32Contessina спасибо))
Nelvy да я не то чтобы переживаю... просто перед людьми (и собой) немного стыдно - неуважение же к читателю все эти ляпы.
-
-
09.11.2011 в 17:36-
-
09.11.2011 в 17:38-
-
09.11.2011 в 18:16-
-
09.11.2011 в 21:13-
-
10.11.2011 в 02:38-
-
10.11.2011 в 02:41